В книге Светланы Бурлак есть множество других увлекательных историй — о языке как паразите мозга, о «смещении жестов внутрь рта» («свяжите итальянца, и он не сможет разговаривать»), о зеркальных системах, о том, какую роль в изучении языка сыграли люди с нарушениями функций мозга или травмами…

Ася Крамер

ТАК НЕ ДОСТАВАЙСЯ ЖЕ ТЫ НИКОМУ!

Совсем недавно в нашем с вами сетевом пространстве, а именно на Портале Берковича, стало мелькать имя нового авторитетного лингвиста — Светланы Бурлак. Признаюсь, я никогда о ней не слышала раньше, разве что где-то прочла ее рекомендации, как отличать работу псевдоученого от работы настоящего лингвиста.

У Светланы Бурлак есть труд под названием “Происхождение языка: факты, исследования, гипотезы”, научно-популярная книга, призванная суммировать все достижения современной лингвистики в решении основных вопросов глоттогенеза. Первая в России монография, целиком посвященная этой теме.

Глоттогенез, то есть генезис языка, — это то, что нам с вами интересно. Поэтому решила ознакомиться. Сразу скажу, что пришлось прочесть не только труд Бурлак, хоть и в отрывках, (доступ ко всей книге требовал лицензии, да и регистрироваться неизвестно где не хотелось), но и прослушать несколько подкастов, прочесть много других работ, в частности интереснейшую дискуссию выдающихся лингвистов. Но об этом позже. Прочла я также литературный дайджест по данной книге. И вы знаете, этот дайджест, довольно подробный и благожелательный, очень заинтересовал. Начинается он так:

Общеизвестный факт: в 1866 году Французская академия запретила принимать к рассмотрению работы, посвященные происхождению языка. Запрет этот носил иной характер, нежели, скажем, в случае с вечным двигателем. Дело не в технической невозможности, а в том, что, по мнению тогдашних французских академиков, есть вещи, которых мы не знаем и никогда не узнаем, и любые изыскания в этой области — пустая трата времени и ресурсов. С точки зрения здравого смысла это верно и сегодня: пока у нас нет хоть самой завалящей машины времени, решить этот вопрос не удастся. (На самом деле даже машина времени не решит его окончательно.)

Взяв быка за рога, а именно списав отсутствие научных подвижек на “обстоятельства непреодолимой силы”, Светлана Бурлак явно почувствовала себя комфортнее.

Дело в том, что незаметный подлог уже был совершен. Французская академия, сделав в XIX веке свой запрет, вовсе не имела в виду происхождение речи, способность говорить, по крайней мере, не только это. Речь шла об этимологическом происхождении, как доказательстве лингвистических, а значит и исторических связей!

Да и нормальный, не обремененный обязательствами перед “научным сообществом”, человек, называемый ругательным словом “любитель”, или еще лучше “обыватель”, когда слышит о происхождении языка, имеет в виду язык как более или менее структурированное образование. Для него, для обывателя, это достаточно глубоко и далеко, чтобы начать разбирательство.

Но не таков современный ученый лингвист. Он легко и почти незаметно перескакивает пропасть между структурным языком и …обезьянами и говорящими попугаями. Начинать — так начинать от печки!

“Но до изобретения способов фиксации речи, даже таких примитивных, как письменность, оставались десятки тысяч лет — и мы не можем ничего сказать ни о том, обладали ли языком неандертальцы, ни даже о том, разговаривали ли между собой наши непосредственные далекие предки”.

Казалось бы, ясно. Не можем ничего сказать! Но вал вопросов нарастает. Откуда взялся язык? Является ли наша способность к языку врожденной? Книга не дает ответа на эти вопросы, но ставит новые — еще более интересные.

Заметили ли вы, дорогие читатели, что между первой частью фразы и продолжением — пропасть. Бездна. Черная дыра! Если “откуда взялся язык” мы понимаем чисто лингвистически, то перескок на способность к языку” — это уже из области антропологии и, как говорится, к теме не относится. По крайней мере, не в первых рядах.

“Абстрактное мышление? Сознание? Бессмертная душа? Ученые все сильнее сомневаются в том, что каждый из этих признаков (если даже его можно было бы четко определить) видоспецифичен (то есть относится к определенному виду, а именно, к виду человека — АК). Причем сомневаются в этом не только биологи: недавно в МГУ выступал знаменитый американский философ Джон Серль, который настаивал на том, что все его собаки несомненно обладали сознанием”.

Все тянет их к теме коммуникации животных. Да есть, есть она, эта коммуникация! Но ведь вам этого недостаточно, так? Вам надо доказать биологическое родство этой коммуникации с языком человека! Эволюционную преемственность! Потому что иначе что? Иначе надо признавать то, что признавать не хочется. И нельзя. Поэтому будем читать про обезьян, собак, пчел и попугаев.

Плюс такое достижение языковедческих специалистов, которым они, похоже, гордятся: “…не дает ответа на эти вопросы, но ставит новые — еще более интересные!”

Но ведь понятно, что без ответа на предыдущие вопросы, бесполезно ставить новые. А на базе чего вы осилите новое, если не разобрались со старым? Даже карточные домики стоят на более прочном основании — хотя бы на столешнице.

С.Бурлак пишет в принятом сейчас стиле соединения научности с развлекательностью (ведь книга научно-популярная!):

“Между прочим, за способность к членораздельной речи мы дорого заплатили. После младенческого возраста каждый глоток, совершаемый человеком, пропускает пищу или жидкость над отверстием трахеи; каждый год только в США от этого гибнет несколько тысяч человек. У обезьян глотка устроена иначе, и им не грозит опасность подавиться.”

Это действительно интересный факт.

Но для данной статьи он важен еще и потому, что явно демонстрирует: современная лингвистика озабочена только тем, чтобы “доказывать” эволюционный характер происхождения языка. Поэтому там очень много о том, что не только человек издает членораздельные звуки, называемые языком, но и животные вполне возможно что вот-вот заговорят! И тогда дарвинистика восстанет и воспрянет! И все снова будет хорошо!

“Еще недавно ученые уверенно заявляли, что только человек обладает речью (или, более афористично, speech is specious, «речь видоспецифична»). Но сейчас не очень понятно, каким усложненным и ограничивающим должно быть определение речи и языка, чтобы в него поместились способности только нашего биологического вида.

Передача ненаследственной информации («культура» в точном значении слова)? Разные популяции одних и тех же обезьян по-разному моют плоды и разбивают орехи; разные популяции птиц поют разные песни, даже пчелы в разных странах танцуют по-разному.

Умение пользоваться символами для обозначения понятий? Многочисленные эксперименты с нашими ближайшими родственниками, узконосыми обезьянами, показали, что им вполне доступно символическое мышление и даже создание новых конструкций на основе существующих («вода + птичка = лебедь», как показала жестами одна из участниц такого эксперимента)”.

Вы знаете, после этого мне захотелось поподробнее выяснить какой пласт науки входит в лингвистику, достаточно ли он очерчен, чем занимаются лингвоспециалисты. А то они как бы все время в чужих водах рыбку ловят. Да и там, похоже, никакая рыбка у них не ловится!

А вот важность прикладной лингвистики огромна. Без нее невозможен был бы автоматический перевод, синхронный перевод, да и искусственный интеллект базируется на лингвистике.

2.

Говоря о том, что С. Бурлак в книге под названием “Происхождение языка”, имела в виду способность к речи, мы как бы приписали ей эту “подставу”. Это далеко не так. Оказывается, замена изучения языка как языкознания на саму способность говорить произошла очень давно. Ну пусть не в 1866 году, когда дарвинизм только-только зарождался, а сам Дарвин завершил свой труд хвалами Творцу, вдохнувшему жизнь в ограниченное число первичных форм. И при этом он сказал, что проблемы происхождения Вселенной и жизни недоступны рациональному решению.

Но именно тогдашний запрет «так сильно подействовал на воображение некоторых отечественных лингвистов, что они и до сих пор рассматривают любые разговоры на эту тему как нечто совершенно неприличное», — написал доктор наук лингвист Александр Барулин, один из участников лингвистической дискуссии, опубликованной в широком доступе АПН еще в 2013 году. Она во многом, но не только, посвящена обсуждению книги Светланы Бурлак. Дискуссия содержит несколько статей, объединенных проблемой происхождения языка. Вот о ней немного поговорим.

Дискуссионная подборка начинается коротким предисловием, за которым следуют три рецензии: А. Барулина на книгу Дерека Бикертона «Язык Адама» (переведенную на русский язык в 2011 г.), А. Барулина и А.Козинцева на книгу С. Бурлак об эволюции языка. Далее Светлана Бурлак отвечает рецензентам. Раздел заканчивается коротким послесловием Николая Вахтина о том, что как важно и как хочется вывести тему на теорию эволюционного дарвинизма.

Рецензия (монография) Александра Барулина на книгу Дерека Бикертона «Язык Адама» очень увлекательная и, на мой взгляд, во многом основополагающая. Потому что показывает настоящие истоки странного научного компромисса.

Иронично, с оттенком сарказма, обнажает Бикертон самые уязвимые моменты в казалось бы несоединимых точках зрения двух соавторов, а именно двух именитых лингвистов — Хаузера и Хомского.

Еще вчера взгляды Хаузера и Хомского на эволюцию языка были совершенно несовместимыми. Хаузер, как приверженец неодарвинизма, «представлял эволюцию преимущественно, если не целиком, как результат отбора и рекомбинаций генетического разнообразия. Следовательно, любое свойство должно иметь прямых непосредственных предшественников. Хомский же, не признававший и не признающий эволюционный характер происхождения языка, писал по этому поводу: «Совершенно бессмысленно поднимать проблему объяснения эволюции человеческого языка из более примитивных систем коммуникации». Он не однажды возражал против какой бы то ни было роли естественного отбора в эволюции языка.

Компромисс между столь разными позициями был достигнут за счет того, что язык был разделен на два компонента: языковая способность в широком смысле (Faculty of language in the broad sense) и лингвистика в узком смысле (Faculty of language in the narrow sense).

«Теперь, когда язык был поделен, стало возможным заключение сделки, которая принесла каждому участнику сделки хотя бы часть того, к чему он стремился. Хаузер смог сохранить свою веру в естественный отбор, а Хомский прекратил настаивать на уникальности языка в целом и на масштабах его отличия от возможностей других биологических видов. В обмен он отстоял особый статус синтаксиса, как базового компонента языка”.

“Проспект имени Большого тупика” разделили надвое. Интересно, “тупиковые” задачи решаются методом деления? Или это решение типа “Так не доставайся же ты никому!”?

Так или иначе компромисс состоялся. Результаты, видимо были широко приняты, и консенсус научного сообщества был достигнут. Хорошо еще, что не голосовали. Вот когда Плутон исключали из числа планет, решение было принято большинством голосов. Астрономическим большинством!

3.

А Светлана Бурлак написала научно-популярную книгу. То есть когда нужно для пользы дела, они не гнушаются и популус, то есть народ, привлечь.

Но попробуй этот “популус» свое слово сказать, типа а когда, господа, вы сдвинете, наконец, свои застывшие теории с мертвой точки?! Мы все в этом как бы заинтересованы. Погонят прочь метлами. Да еще и наговорят разных гадостей.

Однако нам сейчас действительно не важно, как образовалась способность к речи! То есть мы с вами были бы не против, но этого и в помине нет. Ни ген речевой способности не выявлен, ни мутации, если они и были, не определены. Так оставьте! Займитесь делом! Нам интересно понять историю нашей цивилизации через распространение языка. Мы чувствуем, что не можем двигаться дальше, пока не ответим на эти лингвистические загадки. Давайте пока только о нашей цивилизации — без беззаботного заглядывания в пропасти времени и антропологии.

Но нет, лингвиста тянет даже не в тысячелетия, а миллионолетия прошлого. Которое как известно, молчаливо и стерпит любое предположение.

 А вот если говорить в пределах столетий, то могут и уличить. За руку схватить, как того фокусника, который опустил в цилиндр золотые часы, а достал цветастый веер.

В книге Светланы Бурлак есть множество других увлекательных историй — о языке как паразите мозга, о «смещении жестов внутрь рта» («свяжите итальянца, и он не сможет разговаривать»), о зеркальных системах, о том, какую роль в изучении языка сыграли люди с нарушениями функций мозга или травмами…

Книгу сопровождает очень внушительный список литературы, а в художественном оформлении она сделана великолепно.

Но главное состоит вот в чем. Из книги понятно, что мы не ближе к решению проблемы глоттогенеза, чем в 1866 году, а может быть, даже дальше, потому что океан проблем, которые стоят между нами и отгадкой, стал только глубже и обширнее. Но понятно и то, что давний запрет, который уже скорее психологический, чем реальный, пожалуй, пора снимать.

Не зевай, водитель, уже давно зеленый свет!